Творческая встреча Людмилы Улицкой

[pagerok]

В сентябре 2008 года в одном из наших городских кинотеатров прошла встреча писательницы Людмилы Улицкой с читателями. Замечательная встреча. Впечатлений тогда хватило аж на три материала. Решился, наконец, выложить все три статьи в ЖЖ-шку, может, кому-то интересно будет... 

Роман - работа до полусмерти
 
Людмила Улицкая приносит извинения, что трижды твердо обещала бросить писать.

ФЕДЕРАЛЬНОЕ агентство по печати и массовым коммуникациям и фонд "Пушкинская библиотека" стали инициаторами проекта "Большая книга - встречи в провинции".

Проект призван привлечь внимание читающей публики к лучшим произведениям современных авторов, о которых, увы, в регионах мало знают. Книжная акция стартовала 22 августа в Калининграде. С 14 сентября эстафету приняла Челябинская область. Пять дней в ряде городов и районов Южного Урала проходили выставки лауреатов и номинантов национальной литературной премии "Большая книга" и встречи с писателями Людмилой Улицкой, Игорем Сахновским, Львом Данилкиным.

Гостьей Магнитки 17 сентября стала Людмила Улицкая. До этого она посетила Аркаим, встретилась с книголюбами Чесмы и Агаповки. В киноконцертном зале "Партнер", где собрались магнитогорские книгочеи, почти полтора часа автор книг "Казус Кукоцкого", "Люди нашего двора", "Искренне ваш, Шурик", "Даниэль Штайн" и других отвечала на вопросы, а потом подписывала книжки желающим. Мы взяли у нее автограф и для читателей "Магнитогорского металла".

Людмила Евгеньевна родилась в 1943 году в башкирском селе Давлеканово. По образованию она биолог-генетик, что не помешало ей стать известной писательницей. Трижды была замужем. О каждом муже может рассказать целую историю.

В 1996 году получила французскую премию Медичи, а через год роман "Медея и ее дети" вывел ее в число финалистов Букеровской премии. Первые книги вышли за рубежом. Цикл рассказов "Бедные родственники" впервые увидел свет во Франции, потому что ситуация в России препятствовала ее творчеству. Благодаря Парижу, ее книги изданы в семнадцати странах Европы и США.

Почти на каждой встрече читатели задают ей вопрос: а почему она стала писать?

- Поскольку этот вопрос с некоей навязчивостью повторяется - не всегда бескорыстно: есть люди, которые тоже пишут и которым тоже хочется когда-нибудь напечататься, то, подумавши, сообразила вот какую вещь, - с этого откровения началась встреча в "Партнере". - На самом деле пишут очень многие. Но очень честные из них, которые действительно любят писать, не считают нужным кому бы то ни было показывать написанное. Что касается лично меня, то я очень рано начала писать стихи, какие-то записочки, дневники… У меня и мыслей не было, что это станет профессией. Думаю, что вообще писать - это очень полезно. В особенности, если ты не ставишь перед собой задачи непременно это опубликовать. Когда человек пишет - письмо ли, дневниковую запись, то ему всегда приходится подумать, сформулировать свои мысли, грамотно их изложить. Он пишет то, что у него на сердце, и, в каком-то смысле, облегчает свою душу. Недаром есть такие приемы в психотерапии, когда пациента заставляют описать все, что с ним произошло. Один весьма близкий знакомый проходил реабилитацию после довольно длительного периода наркомании. Врачи заставляли описывать главные события жизни. Так что даже психотерапевты знают, как это полезно. А я писала, но специальность наметила другую. Мама моя биохимик, окончила в свое время Московский университет, и была я с самой юности настроена на то, что буду либо врачом, либо биологом. Так и получилось. Я не сразу поступила в университет, работала два года до поступления в институте педиатрии и потом попала в лабораторию по изучению и развитию мозга. Эти два года дали много. Но тогда еще не понимала, как это много.

Должны были пройти десятилетия, чтобы до меня дошло, какой это был верный выбор. Жизнь открыла мне правильную дверь. Когда ты сталкиваешься с реальными проблемами, самым большим несчастьем, которое может быть у человека, - рождение больного ребенка, многие другие неприятности кажутся не такими значительными. Это дает масштаб оценок: вот с этим можно справиться. Есть большое несчастье, а есть несчастья, которые мы себе придумываем, раскручиваем…

- Когда я окончила университет, - продолжает Людмила Евгеньевна, - получила хорошее распределение в Академию наук, в молодую лабораторию популяционной генетики. Потом ее закрыли. Это было время, когда мы много читали не только научную литературу, но и запрещенную, а список ее был огромным. Мне трудно ответить, довольна ли я тем, что произошло в 91 году и нравится ли мне наша страна сегодня. Но я очень рада произошедшим переменам, потому что книги пришли в страну. В течение одного-двух лет напечатали все книги, которые распространяли подпольно, за которые нас гоняли, которые мы давали друг другу на ночь. Так был, как вы знаете, прочитан Александр Солженицын всей страной, по крайней мере, наиболее образованной частью. Поэтому моя биология на этом закончилась: с тех пор как нас разогнали, я ею больше никогда не занималась. Девять лет не работала - рожала детей, занималась домом, болела и умирала моя мама. Это были довольно тяжелые годы, потому что мы жили в расцвет брежневского застоя. Читала, конечно. И когда в 79 году настало время снова пойти работать, это была нулевая точка для меня - стало ясно, что генетику мне уже не догнать…

Случился неожиданный поворот в ее судьбе: Людмила Евгеньевна пришла работать в театр заведующей литературной частью. Писала рекламные тексты, вела переписку с начальством, работала с теми пьесами, которые приносили в театр, и общалась с их авторами. Пьесы были одна другой хуже, она мучилась и ничего не могла сделать. Потом поняла, что проще переписать, чем переделывать. И - начала писать пьесы. Уйдя из театра, по инерции продолжала писать. В восьмидесятые годы написала довольно много пьес для кукольных театров, инсценировок, радио. Единственную "взрослую" "Мой внук Вениамин" поставили в Перми. Спустя двадцать лет она издала книжку, куда вошла и эта пьеса. А еще Улицкая делала переводы, писала очерки и учебные программы…

- Людмила Евгеньевна, у вас есть роман "Путешествие в седьмую стройку света". Эпиграфом вы взяли строки Симоны Вайн: "Истина лежит на стороне смерти". Почему?

- Симона Вайн совершенно замечательный человек. Француженка, еврейка по национальности. Окончила философский факультет, занималась рабочим движением, была из французских левых, но христианка. Когда началась война, попала в Англию, будучи тяжело больной туберкулезом. Она знала, что огромное количество людей в Европе в лагерях сидят, и среди них евреи. В знак солидарности она ела пайку, какую давали в лагерях. Быстро умерла. Симона написала книгу "Тяжесть и благодать", которая произвела на меня потрясающее впечатление. Ее высказывание, что истина лежит на стороне смерти, - многопланово. И один из его подтекстов таков: истину мы узнаем только тогда, когда мы эту границу перейдем.

- Как вы относитесь к религии? Воспитание детей должно быть религиозно окрашенным?

- Думаю, что воспитание детей должно быть естественным. Если вы человек религиозный, то совершенно естественным образом поведете своего ребенка в то место, которое для вас ценное, будь то церковь, мечеть, синагога или любое другое молельное заведение. Считаю, это дело родителей, а не государства. Надо ли преподавать религию в школе и в какой форме? Думаю, надо преподавать культурологию, то есть историю религии, какой-то курс общего характера. Когда родитель хочет ввести в церковное русло своего ребенка, он вполне может его отвести в воскресную школу, и ребенок получит там то, что родители посчитают нужным.

- После книги "Искренне ваш, Шурик", вы заявили, что больше не будете писать романов. Но написали "Даниэль Штайн. Переводчик".

- Действительно, после каждого большого романа совершенно твердо решаю, что больше не буду писать их, потому что это дико изматывающее занятие. Эти заявления я делала, по-моему, трижды. Мне придется принести извинения, хотя я надеюсь, что романы я писать не буду, а что-нибудь полегче. Я люблю писать рассказы, самое идеальное пространство - 21 страница. Но если тема сильно занимает, то появляется желание глубоко высказаться и "рассказного" объема недостаточно. И - начинается работа до полусмерти.

- Как вы относитесь к употреблению ненормативной лексики?

- Совершенно спокойно, потому что один из лучших романов середины двадцатого века - "Москва-Петушки" Венички Ерофеева. В его романе ненормативная лексика вполне присутствует, но я ее не замечаю. Книжка настолько восхитительна, талантлива, что считаешь, как же это прекрасно написано. И если это нужно для текста, то я ничего против не имею. Ненормативная лексика гораздо менее приятна на улице, когда дети ругаются, дерутся и друг друга называют некрасивыми словами. Когда эти слова используют в литературе, есть определенные мотивации. У нас были строгими в этом смысле воспитание и время. И вы прекрасно знаете, что нельзя требовать чистоты языка, на котором выросли. Александр Сергеевич Пушкин позволял себе.

- Какие из ваших книг наиболее значимы для вас?

- Наверное, я очень счастливый автор. От всего, что написала, не могу отказаться. Не потому, что одна более любимая или менее, а по степени сложности взаимоотношений себя и текста, когда я работала. Самая легкая книга - сборник рассказов "Сквозная линия". Тяжелая - безусловно, последний роман "Даниэль Штайн. Переводчик". А веселая, когда я полтора месяца с утра до вечера хохотала, как сумасшедшая, сама с собой - пьеса "Русское варенье", которая вышла сравнительно недавно. "Медея и ее дети" для меня связаны со смертью отца - это были последние месяцы его жизни, и я сидела, работала, а за стеной болел и умирал отец. И пока я работала, приходила женщина и ухаживала за ним. Когда она уходила, сидела я. Ни за что из того, что я написала, мне, слава богу, пока не стыдно.

- Когда-то говорили: поэт в России больше, чем поэт. Можно ли сегодня говорить о писателе, как о властителе душ?

- Писатель как выразитель интересов нации - думаю, эта история закончилась. Самый последний писатель, который мог претендовать на место пророка, глашатая, выразителя, умер в прошлом месяце - Александр Исаевич Солженицын. И не похоже, чтобы кто-то сегодня возник соразмерно его общественному, но не по писательскому масштабу. Очень уважаю Варлама Шаламова, он во многом сходится с Солженицыным. Он мне представляется писателем никак не меньше, он очень талантлив. Но так судьба сложилась: у Шаламова были меньшие амбиции. Он не хотел быть Львом Толстым нашего времени. Александр Исаевич, по-видимому, хотел и занял это место, насколько в нашем мире это возможно. Мне, принадлежащей к поколению шестидесятников, фигура Солженицына, конечно, чрезвычайна важна. То, что он сделал, это совершенно поразительно. Но последнее двадцатилетие его жизни, его стремление разъяснить, научить всех с позиции человека, который знает, как надо, мне не казалось привлекательным. Хотя место его в мире великое.

- Что вы читаете сейчас?

- В последние несколько лет я читаю non-fiction, потому что занялась детским проектом культурной антропологии "Другой. Другие. О других". Проект рассказывает о самых разных сферах человеческой жизни в разных культурах. И поэтому у меня большое, безумно интересное антропологическое чтение, которое очень прочищает мозги.

- Каково у вас соотношение вдохновения и работы?

- Я же не поэт, которому очень важно схватить эту минуту и ее зафиксировать. Я не могу сказать, что я дисциплинированный человек и работаю с девяти до пяти. У меня бывают такие периоды, что вообще работать невозможно, а потом я оказываюсь в счастливом одиночестве, день, другой, третий хожу, мыкаюсь. Потом сажусь и работаю.

- Что для вас значат литературные премии?

- Это хорошо, что они есть и что их много. Особенно важно это для молодых, которые только-только начинают свою писательскую жизнь. Такая премия пробивает дорогу к читателю.



Эти книги - не "Гарри Поттер"
 

Людмила Улицкая считает нужным ездить по стране, чтобы детям было легче жить на свете.

Известная российская писательница недавно побывала в Магнитке. 

Она приезжает в гости не с пустыми руками: дарит библиотекам наборы книг, знакомит с новинками ведущих издательств.

"Встречи в провинции" - так называется проект, в котором участвует Людмила Евгеньевна. Его инициаторы - Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям, фонд "Пушкинская библиотека", Российский библиотечный союз и бизнес-структуры.

Такой просветительский почин заслуживает поддержки и одобрения. Судя по словам Улицкой, общественная деятельность ей нравится. На встрече в Магнитке она познакомила любителей литературы еще с одним интересным проектом: изданием детской серии по культурной антропологии - "Другой. Другие. О других".

Это рассказ о самых разных сферах человеческой жизни в разных культурах. Пять книг этой серии уже увидели свет. В течение двух месяцев выйдут еще три, десяток - в работе.

- Книжки для семейного чтения столь же интересны взрослым, как и детям, так как мы очень многих вещей не знаем, которые рассказываем детям тринадцати-четырнадцати лет, - говорит Людмила Улицкая. - В книге "Большой взрыв и черепахи" излагаются концепции мифологические, научные. Писала ее моя подруга, физик по образованию. Она проводит ненавязчивую идею, что мифология - это метафора того, к чему сегодня пришли ученые. Вторая книга - о семье в разных культурах. Как трактуется семья? Что есть закон семьи? Как живут одни семьи и как другие? Нас часто удивляет форма отношений в семье у соседей, в особенности, если соседи кавказцы, например. У нас в Москве много людей из Средней Азии, создается большое напряжение. Эта книжка - чтобы дети друг друга не лупили в коридорах.

Третья книжка об одежде - "Лента, кружева, ботинки". Ее написала Лариса Кирсанова - крупный специалист по костюмам, экспертизе картин. Она может рассказать историю их создания по тому, как лежит складочка на плече, определить, в какой стране и в каком веке ее писали и даже в каком году.

Четвертая книга о еде. Некоторые едят собак, некоторые - змей. А другие прямую кишку свиньи, которую лучше отдать собаке. Выясняется, что мы едим все. И пищевые запреты касаются абсолютно всякой еды. Нет такой еды и даже воды, которая не запрещена. Но подлинным запретом для человека является каннибализм. Люди не должны есть друг друга, ни в прямом смысле, ни в моральном.

Пятая - "Дух дома - дома" Анастасии Гостевой - о том, как устроен дом. Какие непременные обязательные вещи есть в любом доме? Какие вещи в разных культурах появляются? Что такое современный дом, и что он теряет по сравнению с домом наших предков? Что теряем мы, когда переезжаем в новую квартиру, хоть и удобную, и комфортабельную? Это книжка-сказка - волнующая история о том, как всех домовых со всего мира люди решили изгнать. И эти домовые собираются в одном месте и в конце концов находят выход и запихиваются в компьютер. Можно кнопочкой вызвать их и узнать, как правильно вели себя предки в тех или иных обстоятельствах, обращаясь к этим духам-хранителям.

Интересной будет и книга "Преступление и наказание" об истории этого явления в мире в разных культурах. Сегодня проблемы у родителей: наказывать ли детей? А если наказывать, то как? Шлепнуть или дать подзатыльник? Говорят: у японцев детей не наказывают. Это не так. У них детей наказывают не мамы и бабушки, а вот папа имеет право наказывать. Если ребенок шалит и с ним никто не справляется, его ведут в синтоистский храм и делают палочкой прижигание. Имеет ли это какие-то дзен-конфигурации, как китайские точки, которые лечат? Может, прижигание уменьшает у ребенка агрессию - не знаю. Но это есть. Кроме того, воспитание японца - это воспитание самурая, они помешаны на чувстве долга. Ребенка с детства воспитывают так, что нарушить правила по отношению к семье - преступление. И получаются из них корпоративные гении, для которых корпорация - бог. Они будут все делать, чтобы с корпорацией все было в порядке.

- Все эти книги - не "Гарри Поттер", - подчеркивает Улицкая. - Чтобы ребенок их прочитал - надо создать определенную ситуацию: либо вместе прочитать, либо в школе. По сути, это факультативный курс по коммуникациям.

- Чем больше мы будем в своих детей вкладывать, легче им будет жить на свете, - убеждена Людмила Евгеньевна. - Конечно, эти книги не расходятся, как другие мои книги, но, с другой стороны, я считаю нужным ездить с ними в разные города - мне кажется, что это важно. Я трачу на это много времени. Скоро выйдут книги о профессиях, которые писала моя подруга-антрополог, двадцать лет преподававшая в нью-йоркском университете. Потрясающие книги…

Святой двадцатого века
 

Кризис в жизни - шанс вырасти, подняться, расстаться с иллюзиями.


"Большая книга - встречи в провинции" - так назывался проект, с которым осенью Магнитку посетила российская писательница Людмила Улицкая.

Полтора часа Людмила Евгеньевна отвечала на вопросы магнитогорских читателей. Большую часть этой беседы "Магнитогорский металл" опубликовал "по следам" встречи. Но все выступление Улицкой газетные страницы не вместили, и мы решили кое-что приберечь с того памятного вечера и опубликовать, когда найдется повод. И он нашелся: Улицкую включили в список четырнадцати номинантов на Мэн-Букеровскую международную премию, церемония вручения которой намечена на май. И хоть Букеровская премия не является наградой за отдельное произведение, а вручается по совокупности заслуг в области литературы, вспомним, наверное, одну из самых сильных и ярких книг Улицкой "Даниэль Штайн. Переводчик". Читатели и корреспондент "ММ" расспрашивали на встрече писательницу и о книге, и о прототипе главного героя - священнике Данииле Руфайзене, и о том, как можно быть праведником в сегодняшнем жестоком мире, и о кризисе в жизни, и о терпимости к себе и другим. Людмила Евгеньевна постаралась ответить на все.

О прототипе

Насколько реален образ Даниэля Штайна в книге? Там мало неправды: биография Даниила Руфайзена соблюдена весьма близко к реальным фактам. Единственное, что я придумала, - более эффектную смерть: Руфайзен умер в больнице от сердечного приступа. А все из-за того, что он совершенно собой не занимался и в больницу, по-моему, попал первый раз в жизни - и то, только для того, чтобы умереть. Если бы он заранее позаботился о своем здоровье, то, возможно, был бы еще жив: физически Даниил был очень силен, хоть и был маленького роста. Испытания, которые он перенес в жизни - а во время Второй мировой войны Руфайзен вывел из гетто триста обреченных на смерть евреев, были такие, что они скорее закалили, чем сделали из него больного. Поэтому биография его изложена к тексту весьма близко. А вот окружение Даниила я изменила весьма сильно.

Я не могла писать о живых людях, поэтому в романе очень много историй, сильно удаляющихся от реальных событий. Но, опять же, многие из них реальны, просто я конструктивным образом подвязала их к Даниэлю. Если бы он не умер в 1996 году, я бы эту книгу не опубликовала, я бы попросту побоялась ему ее показать. Более того, я очень боялась показать эту книгу его брату. Моя ивритская переводчица дала ему несколько глав, так он, прочитав, был безумно счастлив. Я тоже была счастлива, что он принял эту книгу.

О святости

Я с Даниилом при знакомстве в 1993 году беседовала довольно долго, у меня четыре кассеты осталось, и после общалась со многими людьми, которые знали Руфайзена. Среди многих, с кем я разговаривала, был только один человек, которому Даниил не нравился. Все остальные им восхищались, любили, ценили. Причем совершенно вне зависимости от юрисдикции, национальности. С моей точки зрения, он был святым - святым двадцатого века, который выглядит немножко иначе, чем те, которые изображены на иконах и о которых нам рассказывает книга пророков. Я просто счастлива, что мне в жизни удалось столкнуться с таким человечищем и потом прожить большой кусок жизни с ним - когда я писала о нем. Даниил Руфайзен уже фактом своего присутствия очень помог мне справиться с моими внутренними проблемами.

О кризисе

Дело в том, что когда мы с ним познакомились, я находилась в состоянии кризиса, то есть то мировоззрение, те установки, которые выработались у меня за долгие годы, вдруг начали крошиться, одно не состыковывалось с другим. И я была в подавленном состоянии из-за этого. И вот, после встречи с Даниилом, я поняла, что кризис - это совершенно нормальное, естественное состояние человека, что человек должен время от времени переживать кризис. Если человек не переживает кризис, он не растет. Кризис в жизни - шанс вырасти, подняться, расстаться с иллюзиями и приобрести новое. Во всяком случае, есть желание свести весь мир в некую понятную схему, чтобы никакие углы не противоречили друг другу, чтобы было все логично и понятно. А еще лучше, если кто-нибудь другой вместо тебя все возьмет на себя. И тогда ты можешь идти за другим человеком, дыша ему в шею, и знать, что он все за тебя решит. Ты можешь ему полностью довериться.

О стереотипах

Так вот, состояние, от которого у тебя все рушится, и ты понимаешь, что и человека нет, которому ты можешь полностью довериться и как овца идти за ним, и вообще концы не сходятся с концами - эта ситуация не трагическая. В общем, разрушение наших стереотипов, разрушение икон - не совсем пустое место. Это идея, через которую надо пробиваться. Это образ Иакова, который борется с Богом. Иаков идет своим путем, ложится спать в пустыне, положив камушек под голову, и ему снится, что он борется с кем-то. Борется, одолеть не может, и, в конце концов, противник ударяет его в бедро. В итоге Иаков просыпается хромой и понимает, что боролся с Богом. Как трактовать эту притчу? По-видимому, Богу иногда хочется, чтобы мы с ним поборолись, чтобы не всегда мы были овцами и шли за ним, что он жаждет от нас самостоятельности, собственного внутреннего движения. И Иаков принял вызов. Победить не победил, но устоял в борьбе.

Часто люди, которые принимают вызов, бывают неправы, они заблуждаются и приходят к каким-то другим выходам. Но это очень высоко - когда человек проверяет свои установки, себя: работает ли сегодня то, что так хорошо работало вчера? Может, уже пора сменить лошадку, может, пора что-то пересмотреть?

Вот произошла в стране перестройка, и миллионы людей почувствовали себя глубоко несчастными: до этого они жили спокойно и комфортно (я не про материальную составляющую), так как все было заранее объяснено. Эти объяснения были ложными, но они были даны, и можно было не задумываться, а идти по накатанным дорожкам. И для большинства - это удобнее, чем отвечать на какие-то жизненные вопросы. Поэтому для меня Даниил был, конечно, еще и человеком, который показал какой-то священный для меня, неведомый прежде способ жизни: проверять каждый день самого себя.

О вере

Есть наиболее яркая история, связанная с Руфайзеном, и связана она с историей почитания Троицы. Дело в том, что Даниил был евреем по национальности и католиком по вере. В какой-то момент он понял, что то, к чему он так привык, то, чему его учили, его не устраивает. Он не знает, как устроен Бог: состоит ли он из трех лиц, четырех или восьми… Личного опыта по этому поводу у него нет. Он может только принять это на веру, но ему как-то в это не верится. Поверьте мне, Руфайзен прочитал все канонические книги: и Августина Блаженного, и Фому Аквинского, и всех отцов церкви. Но он слушал свое сердце. А в своем сердце ответа на вопрос о Троице он не нашел.

Даниил говорил так: "Мы не знаем, как устроено электричество, откуда же мы знаем, как устроен Бог?" Он просто понял, что это не соответствует его чувству веры. Кто это себе может позволить, какой один из тысячи священников может поставить перед собой вопрос: а действительно ли я верю, допустим, в Святую Ксению Петербургскую или в Матрену Блаженную? Кто посмеет? Он посмел. Меня это поразило и восхитило.

Поэтому я и написала эту книгу. Даниил Руфайзен - человек невиданной честности, и меня это страшно увлекло. Он был острым, но очень терпимым человеком. Он был святым, и одна из его основных жизненных установок была такая: в конце концов, неважно, во что вы веруете, важно - как вы живете. Именно ваша жизнь есть критерий того, веришь ты или нет. А что у вас в голове, какие у вас соображения и какие отношения с Богом - это ваше личное дело. А вот как вы проявляете себя по отношению к ближним - это есть знак того, насколько вы определенно сказали Богу "да" на его предложение любить ближнего, как самого себя…